Но что толку в знаках и надеждах, когда вся жизнь исковеркана, когда ты превратился в неудачника и презренное ничтожество? Как может человек, втоптанный в грязь, вновь восстать, обрести уважение, без которого не бывает любви, или хотя бы заслужить прощение за то, что позволил себе пасть так низко? Тут невозможно взывать к справедливости. Как может Джин захотеть вернуться к нему? Если Краймонд бросит ее, она побежит к Джоэлу, да она способна на все, что угодно. Джин храбрая, не то что он, она грудью пойдет на нацеленное в нее дуло, никогда не приползет обратно, придумает что-нибудь ошеломительно новое. Она еще молода. Краймонд тоже, тоже молод. Дункану являлось по ночам, а позже все чаще и чаще и в дневных неотвязных видениях то теперь отдаленное прошлое, в котором возник и утвердился раз и навсегда миф о его поражении, его падении, об ударе, ступеньках лестницы и голосе Джин, зовущем его снизу, таком нежном, таком фальшивом, о том, как он стоял, держа в руке клочок краймондовских волос: Краймонд, высокий, стройный, нагой, со светлыми глазами, с горящим взором, самодовольно расхаживал в ночных и дневных видениях Дункана. Образ Краймонда преследовал его, как и образ Джин и как ужасная неразрывность с ним.

Он не видел Тамар и не имел от нее известий уже довольно давно. Подумал было написать ей: никаких откровений, в самой обтекаемой форме, но письма опасны. Лучше молчать. Они оба будут молчать, ничего не предпринимать, пусть так и останется, чтобы случившееся постепенно забылось, растворилось по времени. Слава богу, он может положиться на молчание Тамар. Мысль, что Джерард выведает… Дункан никому не рассказывал об этом. Ни с кем не говорил о своем глазе. Только о Тамар придется забыть.

В своем «выступлении» он щегольнул чтением отрывков из правительственной Белой книги и другой публикации государственной канцелярии, касающихся налогов, но сейчас не собирался открывать их. Для себя он тайком прихватил два триллера, с которыми, естественно, не выступит перед аудиторией внизу. В последнее время он поглощал все больше и больше триллеров. Он сел на кровать и открыл один из них, поднялся, накинул на плечи пальто и уселся обратно. Его охватила, пронзила тоска по жене приступом боли и ярости. Скоро он покинет службу, станет затворником, исчезнет, может, покончит с собой. Или совершит что-нибудь ужасное. Убьет Краймонда. Придется сделать это.

Роуз Кертленд стояла у окна, глядя, как падает снег, медленно, непрерывно, крупными хлопьями, отвесно, поскольку ветер стих, будто занавеска или сетка снаружи окна, чарующий, завораживающий, сглаживающий подробности пейзажа. Она кутала плечи в шерстяную шаль. В доме было холодно и неуютно от какого-то нового, особого тревожного ощущения. Возможно, это предчувствие конца эпохи. Возможно, они больше никогда не соберутся вместе, все они, в этом доме, как часто собирались прежде. Все казались встревоженными, раздраженными, нервными; все, то есть за исключением Джерарда, который всегда был, или всегда притворялся, спокойным, уверенным в себе и в других. Дункан, бедный Дункан был, конечно, несчастен и замкнут, слегка резковат. Тамар выглядела больной, почти ничего не ела за ужином и завтраком, жаловалась на головную боль. Дженкин, с которым были вечные проблемы, потому что он имел обыкновение исчезать, опять пропал, сбежав сразу после завтрака, когда все должны были сидеть у камина в гостиной, попивая виски. Аннушка, которой Роуз из-за ее артрита не позволяла принести дрова, дулась на нее за то, что Роуз выбранила ее за просьбу к Гулливеру сходить за дровами, а не обратилась к ней. Даже Маусбрук, Сиреневый Кот, покинув свое привычное зимой место, растянулся на плитках позади большой чугунной печи, был возбужден и не в духе и неожиданно шарахнулся и убежал, когда Роуз хотела взять его на руки. Маусбрука назвали сиреневым потому, что его серо-муаровые полосы показались Роуз сиреневатыми, когда как-то вечером восемь лет назад Аннушка принесла его, бездомного котенка, мокшего под дождем. Кличка Маусбрук, Мокрый Мышонок, возникла как-то сама собой и прекрасно подошла ему.

Роуз занимала большую угловую спальню около башенки в «готической» половине дома. Она любила эту сторону с ее сверкающими стрельчатыми окнами, обращенными в сад, и башенкой с небольшим освинцованным куполом во французском стиле и сожалела о невзыскательности прадеда, который после того, как его отец продал «большой дом», так бездарно переделал и расширил чудесную постройку, чья завершенная элегантная красота сохранилась только на фотографиях. Синклер собирался все восстановить в прежнем виде. Из ее двух главных окон Роуз наслаждалась той же картиной, что и Дункан: садом и Римской дорогой. Комната в башенке, в которую вела дверь прямо из спальни и которую она использовала как ванную и гардеробную, смотрела на три стороны: на задний двор, передний и вбок. В боковое окно видны были конюшня и фруктовый сад, а между волнами полей — окраина деревни Фокспад, и ближе к реке, примерно в полумиле от деревни стояла церковь, ее светло-серый шпиль высился над заснеженными деревьями. По воскресеньям к ней брела немногочисленная паства, Роуз тоже посещала ее, когда приезжала сюда, и кое-кто из ее гостей обычно сопровождал ее из вежливости или любопытства. Вид перед домом был лучше из больших окон в спальнях по эдвардианскому фасаду: передняя лужайка, узорчатые железные ворота, кирпичная стена, отделяющая от дороги, поля, заливные луга и извивы реки, отмеченные подстриженными ивами. С противоположной стороны дома, украшенной обычными эдвардианскими «ужасами», открывался вид на лес, ровная полоса которого повторяла изгиб холма, и на продолжение Римской дороги. Тут была одна спальня, в которой Роуз разместила Гулливера. Две лучшие спальни с фасада, как всегда, занимали Джерард и Дженкин; Лили — ту, что с видом на деревню и в которой обычно спали Дункан и Джин. Роуз чувствовала, что Дункану в ней будет особенно одиноко, и, кроме того, Лили, как впервые гостившей тут и как женщине, следовало предоставить комнату получше. Маленькая спальня между комнатами Роуз и Дункана осталась незанятой. Тамар отвели комнату в башенке, непосредственно над гардеробной Роуз, она всегда занимала ее с детских лет, когда приезжала в Боярс. У Аннушки была своя изолированная комната внизу, позади кухни.

Литературные встречи, устраиваемые два-три раза в году и изначально длившиеся неделю, а сейчас обыкновенно три дня, когда-то замышлялись с целью заполнить университетские каникулы и никогда не приходились на время летних путешествий и рождественских праздников, когда другие обязательства могли помешать собраться им всем вместе. Роуз проводила Рождество всегда в доме йоркширских родственников, Рива и Лауры Кертленд, родителей Невилла и Джиллиан. Она чувствовала себя обязанной поддерживать этот обычай, поскольку это был единственный способ регулярно видеть оставшихся членов семейства, хотя бывало, что наезжала к ним и в другое время. Роуз не очень ладила с Лаурой Кертленд, довольно сварливой malade imaginaire [68] ; и поскольку Рив все больше превращался в затворника, а Лаура (по мнению Роуз) в исполненного жалостью к себе инвалида, они редко приезжали в Лондон. Роуз, которая всегда предполагала, что родственники считали ее «странной», а теперь чувствовала, что они видят в ней эксцентричную увядающую старую деву и жалеют ее; но, приезжая к ним, получала большое удовольствие от рождественских праздников и тепло относилась к кузине и ее мужу за то, что они всегда знали, когда оставить ее одну. Невилл и Джиллиан, уже большие и учившиеся в университете, Джиллиан в Лидсе, а Невилл в Сент-Эндрюсе, говорили о квартире в Лондоне; значит, они будут чаще появляться в ее жизни, рассчитывая, что их пригласят в Боярс, может, даже позволят пользоваться домом, и вообще опекая ее с простодушной надменностью юности. Роуз тревожило то, насколько эта перспектива угнетала ее; она не привыкла отделять себя от молодежи, и ей нравилась эта жизнерадостная парочка. Джерард всегда проводил Рождество с отцом, сестрой и Гидеоном, а до последнего времени и с Леонардом в бристольском доме, и никогда не шло речи о том, чтобы Роуз присоединилась к празднику в их семейном кругу. Джин и Дункан, избегавшие английских празднеств, обычно скрывались во Франции. Вайолет и Тамар, отклоняя все приглашения, отмечали Рождество вдвоем, «тихо», как они говорили, и «тоскливо», как полагали другие. На этот год еще не было четких планов; но поскольку Мэтью умер, а Пат и Гидеон были неведомо где, Джерард задумал, что троица, плюс Леонард, если соизволит появиться, отметит праздники в Ноттинг-Хилле. Без сомнения, пригласит, по крайней мере встретить Рождество, Дункана и, разумеется, Дженкина. Как Дженкин проводил Рождество, было тайной. Роуз думала, что он ходил «помогать» благотворителям в кварталы Ист-Энда, а потом напивался со своими друзьями, школьными учителями. Он никогда никому не рассказывал, чем занимался в те дни, даже Джерарду. Роуз тоже хотелось бы быть в это время в Лондоне, но она не могла, предварительно не уведомив Джерарда и без сигнала от него, «разочаровывать», если это подходящее слово, своих достойных родственников.