Он представил (но отбросил эту ужасную идею), как входит в магазин, покупает попугая, выносит тяжелую клетку, возвращается на такси домой, ставит клетку на прочный стол в гостиной и открывает дверцу, поскольку они, в конце концов, уже подружились… Нет, это невозможно. Только позже он вспомнил, что в доме, куда он принес воображаемого попугая, находится его сестра. Он коснулся ладонью витрины у смотрящей вниз головы попугая, надавил на стекло, этой видимостью ласки как бы благословляя птицу. Потом быстро отвернулся и пошел по улице; снег уже заметно припорошил тротуар.

Джерард направлялся на так часто обсуждавшееся и часто откладывавшееся собрание Братства, на котором они должны были решить, «что делать» с Краймондом и книгой. Они собирались, вопреки обыкновению, у Роуз, в ее квартире в Кенсингтоне. Обычно они сходились в доме Джерарда, но теперь этому мешало присутствие там Патрисии и Гидеона. Он отказался обсуждать с сестрой вопрос о ее и Гидеона присоединении к Братству вместо умершего Мэтью. Сказал, что отложил это на следующее собрание. Очень не хотелось, хотя явных и веских причин для этого не было, чтобы эти двое присоединялись к ним, несмотря на то, что, конечно, с финансовой точки зрения их участие было желательно. Джерард вообще нервничал и злился из-за собрания. Надо было решать щекотливую задачу: звонить Дункану, убедиться, что тот не собирается приходить. Дункан, разумеется, не захотел прийти, но сказал, что обязательно продолжит по-прежнему вносить свою долю. Последовала неловкая пауза, после чего Джерард выразил надежду, что Дункан появится на литературном вечере, на что тот буркнул: «может быть» и повесил трубку, оставив Джерарда с чувством недовольства собой. Он, естественно, часто приглашал Дункана к себе, но тот никогда не являлся, возможно, из-за Пат и Гидеона, которых не любил, а возможно, потому, что теперь общество Джерарда было ему в тягость.

Комитет стал малочисленней за отсутствием Дункана и Джин и (подумал сейчас Джерард) в корне изменился со смертью отца Джерарда; в этот раз присутствовали Джерард, Дженкин, Роуз и Гулливер Эш. Участие Мэтью сдерживало эмоциональность некоторых членов комитета, например Роуз и Гулливера, которые в противном случае позволяли себе более открыто выражать возмущение, а также шло на пользу политике нерешительного laisser-faire [59] , предпочитаемой Джерардом. Мэтью был олицетворением традиционного подхода, подхода «живи и давай жить другим», в целом более частного взгляда на то, что предположительно должно происходить. Он отказывался понимать, что есть смысл поднимать шум из-за чего-либо, что есть какие-то вещи, настолько значительные, что из-за них стоило бы волноваться. Хотя собрания вел, руководил ими, Джерард, их атмосферу в большой мере определял его отец, с чьим авторитетом все вежливо считались. Теперь, говорил себе Джерард, необходимо будет проявить твердость. Роуз и Гулливер, по разным причинам, оба жаждали крови, жаждали схватки, ясности, откровенного обмена мнениями. Как же все они помешались на этой книге! Когда она в конце концов будет написана и издана, есть вероятность, что она окажется сущей безделицей, сплошным разочарованием. Не раз Джерарду приходила мысль, что неплохим тактическим ходом было бы использовать в качестве посла Дженкина. Тот действительно время от времени встречался с Краймондом на митингах и дискуссиях. Он всегда (и, как знал Джерард, добросовестно) делился с ним своими наблюдениями, а Джерард со своей стороны тактично не спрашивал о подробностях. Он знал, что отношения их не были сколь-нибудь дружескими, тем не менее сам факт их встреч вызывал его раздражение; и ему не хотелось сейчас официально посылать Дженкина к Краймонду, дабы подобная встреча не послужила укреплению дружбы между ними. Он желал держать это дело в своих руках. Роуз желала того же; да, Роуз явно желала его конфронтации с Краймондом. Не броситься ли ему тогда в бой, повязав на копье шарфик Роуз? Представив себя в образе рыцаря, он вспомнил о Тамар. По крайней мере, тут он не промахнулся. Дункан пришел на вечеринку в Ночь Гая Фокса и наверняка появится на литературном вечере. Все благодаря Тамар и обоим на пользу, и Дункану, и ей. Дункан, которому было слишком стыдно и неприятно говорить со старым другом Джерардом, мог найти утешение в разговоре, не обязательно о своей «проблеме», но о чем угодно, с Тамар, которую не воспринимал как судью, а Тамар, которая, конечно, была несчастна, подбодрило бы сознание, что ей доверяют. Перспектива самому идти к Краймонду совершенно не привлекала. Чего он опасался больше всего, так это ужасного скандала, после которого, если он поступит несдержанно или неразумно, останется чувство стыда, позора и связанных с Краймондом раскаяния, сомнений и крайней досады. Если дойдет до ссоры, то, понимал Джерард, придется искать примирения, такова уж его натура: идти на переговоры, в результате которых он, возможно, окажется в положении еще менее приятном и более унизительном. Джерард ненавидел неразбериху и малейшее сознание ошибочности собственного поведения. К тому же ему претила необходимость так много думать о Краймонде. У него были свои, не связанные с этими делами проблемы, требовавшие выбора новой линии поведения, над чем хотелось спокойно подумать, чтобы вскорости принять решение.

— Простите, что повторяюсь, — сказал Гулливер, — но я не понимаю, почему мы обязаны продолжать каждый год жертвовать собственные деньги, чтобы оплачивать работу над книгой, с которой категорически не соглашаемся, на которую нам не позволяют взглянуть, которую он, может, бросил писать сто лет назад, которой, может, вообще не существует!

— Да брось ты, — отреагировал Дженкин, — конечно, она существует, Краймонд не мошенник, Джерард однажды видел часть…

— Сто лет назад! — вставила Роуз.

— Дело в том, — сказал Джерард, — что нам нельзя отказывать Краймонду в помощи. Сами обещали поддерживать его, так что у нас перед ним есть обязательство.

— Дело в том, — возразила Роуз, — что это не та книга, которую мы обязались спонсировать. И, думаю, никогда ею не была. Краймонд ввел нас в заблуждение. Он не тот человек, за которого мы его принимали. Краймонд верит в насилие и в ложь. В одном из своих памфлетов он пишет, что правда может выступать в обличье лжи — и что нас тошнит от морали, что мораль — это болезнь, от которой нужно излечиться.

— Роуз, он подразумевал буржуазную мораль! — воскликнул Джерард.

— У него об этом ни слова, мораль и все. И он восхищается Лоуренсом Аравийским.

— Я тоже, — сказал Джерард.

— Он поддерживает террористов.

— Трудно дать определение, кто является террористом, — сказал Дженкин, — раньше мы согласились, что насилие иногда бывает оправдано…

— Мы тоже всем этим увлекались! — заметил Гулливер.

— Не защищай его, — сказала Роуз, — я не собираюсь участвовать в финансировании книги, оправдывающей терроризм. Потом всех нас будут обвинять в этом, люди решат, что он выражает наши взгляды.

— Не думаю, что Краймонд намеревался… — усомнился Дженкин.

— Откуда нам знать, какие были его намерения? — сказал Гулливер. — Он все держит в такой тайне. Роуз права, он не способен отделить правду от лжи.

— Это все давние вещи, — сказал Джерард, указывая на памфлеты, которые разыскал и принес в качестве «доказательства» Гулливер.

— И пройденный для него этап… — добавил Дженкин.

— Откуда нам знать? — возразил Гулливер Дженкину. — Может, сейчас он придерживается еще более безумных идей. А почему мы не знаем о его нынешних взглядах? Да потому, что он доверяет лишь посвященным! Ты, похоже, веришь, что он в некотором роде отшельник, погруженный в свой труд! Но конечно же, он член высокоорганизованного нелегального сообщества!

— Он действительно пишет вещи, которые ходят по рукам, — сказал Дженкин. — Ничего больше не печатает обычным порядком. Мне показывали последнее из написанного им, очень короткая вещица…